Почему «Мираторг» именно сейчас инвестирует в мясное скотоводство, почему такие инвестиции под силу лишь крупным компаниям и что все это значит для нашего животноводства
Животноводство у нас, как известно, состоит из трех основных сегментов. Есть свиноводы, есть те, кто разводит птицу, а есть молочное скотоводство, которое дает сразу два важных продукта — молоко и говядину. Как источники мяса сегменты эти почти равнозначны; казалось бы, и тенденции развития у них должны быть общими. Ан нет.
Производство свинины и мяса птицы растет давно, уверенно и быстро (см. график 1). После введения системы квотирования импорта в 2002 году многие отечественные бизнесмены, в том числе «Мираторг», герой нашего предыдущего материала (см. «Ковбои в брянском лесу»), начали вкладывать средства в эти два сегмента, которые отличаются довольно быстрой инвестиционной окупаемостью. Таможенные барьеры, рост душевого потребления мяса, постепенное вытеснение из диеты более дорогой говядины оставляли животноводам новой волны много места для роста и мало места для конкуренции. Однако в развитии этих двух подотраслей сейчас наступил кульминационный момент. Потребление мяса в России почти достигло уровня развитых стран (см. график 2), а импорт свинины и мяса птицы снизился до скромных 15–20%. Цены на эти продукты стали отставать от потребительской инфляции (см. график 3), но, видимо, довольные рентабельностью, свиноводы и птичники продолжают анонсировать новые проекты. Через пару лет им придется серьезно конкурировать уже не с импортом, а друг с другом.
На рынке говядины ситуация до последнего времени была диаметрально противоположной. Технологически этот бизнес не очень сложный, а вот с экономикой фундаментальные проблемы. Холодный климат, короткий пастбищный период ограничивают конкурентоспособность отечественного производства. Вкупе с многолетним биологическим циклом животных это приводит к длительной окупаемости проектов: традиционно говорят о десяти годах (в свиноводстве — четыре-пять лет).
Поэтому в России уже давно почти нет мясного скота и соответствующих инвестпроектов. Еще со времен СССР практически все поголовье представлено молочными животными, хотя в зарубежном скотоводстве ситуация скорее обратная. Долгое время никаких фундаментальных проблем отечественному рынку говядины это не несло. Говядину получают при забое так называемого молочного шлейфа, то есть животных, негодных для воспроизводства стада и получения основного продукта. В советские времена молочная продуктивность коров была крайне низкой, а их число очень велико; соответственно, большим был и выход говядины. В постсоветский период значительную часть скота вырезали, внутренние потребности начали покрываться за счет импорта. Нужды переработчиков обеспечивались дешевым мороженым продуктом, приплывающим, например, из Бразилии, а потребности в охлажденном мясе покрывались своими силами. Но год от года надои становились все выше, а размер шлейфа и производство говядины — все меньше. Дефицит предложения на таком крупном и закрытом рынке, как наш, породил ценовые перекосы: говядина стала дорожать по сравнению с другими видами мяса и сельхозпродукции, что, кстати, никак не отражало тенденции мирового рынка. Если шесть лет назад говядина в России стоила дороже мяса птицы на 45%, то теперь разница составляет 130%.
По-видимому, именно возросшая доходность и рост конкуренции в других мясных сегментах заставили животноводов обратить внимание на рынок говядины.
С 2009 года анонсировано около десятка проектов среднего (3–10 тыс. голов) масштаба и два крупных (от 100 тыс. голов). Однако большинство из них так и не реализовано. Инвестиции крупного первопроходца, компании «Мираторг», начались лишь после решения об их масштабной и беспрецедентной господдержке. Через три года к 150 тыс. мясных коров и быков в нашей стране должно добавиться еще 100 тыс. голов и несколько принципиальных элементов инфраструктуры рынка. При этом проект «Мираторга» будет реализован на кредитные средства, и проценты будут полностью оплачены из бюджета. Для подобных кредитов обычны высокие процентные ставки и значительный льготный период, поэтому, по нашим оценкам, компания получит от государства просто царский подарок — порядка 400 млн дисконтированных долларов, или около трети стоимости проекта. (Справедливости ради заметим, что из этой суммы надо вычеркнуть традиционные для наших инвесторов расходы на строительство подводящей инженерной инфраструктуры, чем в нормальных странах занимается государство.)
Крупняк начинает и пока выигрывает
Насколько оправданна такая ставка на одну крупную компанию? Вопрос далеко не праздный, особенно в свете дискуссии, которая не один год идет в экспертной и научной среде. Значительная, если не большая, часть аграрных специалистов считает, что государство должно ставить не на крупные индустриальные формы агропроизводства, гигантские агрохолдинги (как это де-факто происходит), а на сравнительно небольшие семейные фермы. Распространение последних интересно с точки зрения экологической и социальной устойчивости общества. Даже в развитых странах фермеров считают солью земли, для вымирающей же российской глубинки наличие социально активной прослойки — особая ценность, а равномерное распределение экономической активности по территории и социуму — важная задача. Более того, на стороне защитников фермерского уклада, как представляется, опыт мирового сельского хозяйства. Для всех ведущих аграрных держав без исключения характерно доминирование именно семейных ферм, которые эффективнее крупных и интегрированных гигантов, присутствующих лишь в узких нишах. То же касается и мясного скотоводства: вертикально интегрированных компаний в этом бизнесе почти нет, на всех стадиях производственной цепочки, разве что кроме интенсивного откорма животных, доминируют семейные фермеры.
В течение всего минувшего десятилетия казалось, что фермерский уклад вот-вот перехватит инициативу и в нашем сельском хозяйстве. Однако два года назад его развитие приостановилось. Крупные агрохолдинги, несмотря на некоторые кризисные потери, последовательно укрепляют доминирующие позиции, их роль инвестиционного локомотива теперь уже мало у кого вызывает сомнение. По оценкам Института конъюнктуры аграрного рынка, к 2009 году в России действовало около 200 агрохолдингов, которым принадлежит около 14,5 млн га сельхозугодий, в том числе 11,3 млн га пашни (около 10% ее общей площади), при этом они обеспечивали 20–25% объема производства в отрасли. Они закупали около 60% (по стоимости) средств химзащиты, 50% импортных тракторов, 60% западных зерноуборочных комбайнов и 40% прицепной техники. А в животноводстве, которое стало объектом особого внимания российских властей, роль агрохолдингов еще выше.
Не худшие порождения не лучшей среды
Сами владельцы крупных компаний и внимающие им финансовые аналитики очень любят говорить об объективных преимуществах агрохолдинга: эффект масштаба, значительная производственная синергия и хеджирование рисков, которые достигаются за счет вертикальной интеграции и диверсификации бизнеса. Все это для сельского хозяйства, конечно же, актуально. Тут есть законы севооборота, есть большие дисконты и премии для крупных партий товара, есть резкие колебания зависимых от погоды цен на растениеводческую продукцию, а есть уравновешивающее их животноводство и продуктовая розница, где конъюнктура куда более стабильна. Но когда синергией и масштабом пытаются объяснить вообще все, что можно, на ум невольно приходит соображение, что, по-видимому, наиболее эффективной будет супермонополия, объединяющая все активы АПК без исключения. Эта идея уже реализовывалась в советское время с известным результатом. Хотя на самом деле в сельском хозяйстве важнее эффекта масштаба становится организационная эффективность и мотивация тех, кто управляет бизнесом. Именно поэтому во многих странах фермеры побеждают индустриальное производство, а трактор порой проигрывает лопате.
Нам кажется, что парадоксальное по мировым меркам доминирование агрохолдингов в нашем АПК есть производная двух специфических условий среды.
Первое из них связано с неразвитостью аграрных рынков — от сервисных отраслей до оптовой реализации. В животноводстве она, например, выражается в нехватке современных комбикормовых заводов, способных производить дешевые и современные премиксы, то есть добавки в рацион животных. Это отсутствие боен западного образца и спецтранспорта — звеньев, способных обеспечить преобразование скота в качественно разделанный и упакованный кусок мяса на прилавке супермаркета. Дисперсная поросль мелких фермеров расшить эти узкие места отраслевой цепочки не в состоянии, поскольку это предполагает гигантские инвестиции. Агрохолдинги эти проблемы решают, в чем видится их сугубо положительная роль для отрасли. Тот же «Мираторг» предполагает частично использовать мощности «индустриальных» звеньев своего брянского проекта (комбикормовый завод, фидлот, скотобойня) и для работы со сторонними брянскими животноводами.
Второе обстоятельство уже чисто субъективного рода. Крупные компании с их лоббистскими возможностями и связями гораздо увереннее чувствуют себя в нашей коррумпированной среде, где развитие любого бизнеса сопряжено с множеством административных барьеров. На федеральном уровне они могут договариваться о кредитах, субсидиях и таможенной защите, на локальном имеют ресурсы для дружбы с местными властями или даже для давления на них.
Больная для аграриев тема — получение крупных наделов сельхозугодий. В ходе приватизации они были на бумаге поделены между множеством селян-пайщиков. Теперь, чтобы получить крупный, подходящий для товарного производства кусок земли, надо оформить право собственности на несколько участков, оценить их, провести кадастровые работы, выделить земли в натуре и объединить их. И, самое главное, договориться со всеми административными участниками процесса и заинтересованными сторонами, чтобы тебе было позволено стать собственником именно плодородной земли, а не песка и неудобий. Тут можно говорить не о цивилизованном рынке, а скорее об административной кормушке; ключевую роль для получения главного в отрасли ресурса играет дружба с местной администрацией и готовность идти на косвенные траты (последние, по некоторым данным, составляют около половины всех расходов на покупку земли). Тот же «Мираторг» на Брянщине задержался с оформлением земли на пару лет; автор этой статьи лично знает несколько десятков пайщиков и фермеров из того же региона, которые безуспешно пытаются оформить свои и чужие земли уже десяток лет.
Некоторые выводы
Проект «Мираторга» отнюдь не кажется идеальным (см. «О врожденных недостатках крупных агрохолдингов»).
Производственная модель предполагает индустриальный подход на всех этапах производственной цепочки, в то время как за рубежом размножение и доращивание молодняка ведется множеством мелких фермеров — эти этапы сравнительно трудоемки, а животные нуждаются в индивидуальном подходе. Неожиданным выглядит и выбранное место для реализации проекта. В крупных аграрных державах скот концентрируется в пампасах и степных районах, на первой стадии производственного цикла, там, где есть огромные массивы пастбищ, интенсивный откорм проходит в сравнительно теплом климате, рядом с зерновыми районами, где цена на фураж минимальна. Если перенести опыт Северной Америки в Россию, то их главные районы мясного скотоводства оказались бы в конусе от Волгоградчины до Калмыкии и Дагестана, на юге Урала и Западной Сибири, но никак не на Брянщине. На территории последней не так много пастбищ, земельные участки не очень велики и перемежаются непригодными для сельского хозяйства землями — выпасать стадо в несколько тысяч голов при таком рисунке угодий не очень удобно. Наконец, на российском рынке традиционно отдают предпочтение более постному мясу, а технологию интенсивного откорма, которую будет использовать «Мираторг», сопряжена с увеличением доли жира.
Тем не менее брянский мясной проект — несомненное достижение и для отрасли в целом, и для самого инвестора, и для руководства региона, долгое время испытывавшего нехватку инвестиций. Накопленные компетенции «Мираторга» дают основание верить, что проект окажется удачным и, самое главное, не последним.
